Конец власти. От залов заседаний до полей сражений, от церкви до государства. Почему управлять сегодня нужно иначе - Мойзес Наим

Армии других стран тоже переживают процесс адаптации. Народно-освободительная армия Китая за последние два десятка лет существенно сократила личный состав в пользу современных технологий. Вследствие этого китайская армия стала чаще принимать участие в миссиях ООН по поддержанию мира (до 2000 года ее роль в подобных акциях была незначительной), а корабли ВМФ Китая все чаще заходят в порты других государств. Участившиеся похищения и убийства китайских рабочих в Судане и других странах заставили правительство задуматься о том, как Китай может защитить свои интересы и своих граждан за рубежом. Военные аналитики изучили опыт ведущих военных держав (США, Китая, Индии, Великобритании, Франции и Израиля), чтобы выявить методы и технологии, которые позволяют как можно лучше подготовиться к наиболее вероятным в наши дни военным кампаниям: контртеррористическим операциям, борьбе с повстанцами, гуманитарной интервенции и миротворческим акциям{183}.

Особые опасения вызывает возможность кибервойны. Данные по кибератакам за последнее десятилетие свидетельствуют, что государства сталкиваются с широким спектром угроз: например, атаки, которые выводят систему из строя, загружают в нее вредоносные программы или заражают вирусами, атаки на сети передачи информации, чтобы получить конфиденциальные данные или нарушить коммуникацию, а также на жизненно важные объекты инфраструктуры (например, электросети){184}. Кибервойны также включают в себя “войны сообщений” – действия, с помощью которых распространяют пропаганду и перенаправляют сайты на другие домены. От разного вида кибератак пострадали компьютерные системы в США, Иране, Грузии, Эстонии, Кыргызстане, Азербайджане и других странах мира. Частные сервисы вроде Twitter и Google Mail тоже подвергались атакам – например, во время беспорядков в Иране летом 2009 года. Однако кибервойны еще не приводили к катастрофам, сопоставимым по масштабу с терактом 11 сентября, поэтому не выделяется существенных средств на их предотвращение. Пока же факты свидетельствуют: правительства медленно привыкают к тому, что войны можно вести и в интернет-пространстве, поэтому хакеры и прочие киберпреступники пока что располагают широкими возможностями, которые позволяют им вмешиваться в работу правительства. А время не ждет: “Изменения в интернете происходят со скоростью света, поэтому так важно всегда быть на шаг впереди, – заявил Амос Ядлин, глава израильской разведки, – у нас есть в лучшем случае несколько месяцев, чтобы среагировать на перемены; сравните с несколькими годами, которые есть у летчиков”{185}.

Впрочем, в том, что приспособиться к новым условиям рассредоточенных боевых действий удается не сразу, необязательно виноваты ученые, замечает военный аналитик Джон Аркилла. “Степень информированности об угрозе в последние два десятилетия медленно, но уверенно растет, – писал в 2010 году Аркилла. – Однако высшее командование не спешит что-либо менять, поскольку убеждено, что ведущие конгрессмены и руководители крупнейших промышленных предприятий выступят против любых попыток радикальных перемен”{186}.

Не утихают и споры о том, что необходимо наращивать традиционный военный потенциал с использованием современных технологий и огневой мощи. Исследователь Джозеф Най, который ввел в употребление термин “мягкая сила”, утверждал, что военный потенциал “по-прежнему определяет ожидания и политические расчеты”. Даже если в конфликте не участвуют обычные войска, они все-таки играют в нем важную роль: сдерживают и запугивают противника. “Вооруженные силы, равно как нормы и институты, помогают обеспечивать минимальную степень порядка”, – писал Най{187}. Но если грубой военной силы уже недостаточно для того, чтобы обеспечить превосходство, возникает вопрос о том, как именно распределяются ресурсы относительно традиционных векторов власти и их новых альтернатив. Разумеется, никто не думает, что террористы могут положить конец великим державам, однако они все же влияют на их решения и лишают многих возможностей, которые раньше правительства этих государств принимали как данность.

Деньги сильнее приказов

Кто же такие “Лос-Сетас”? На первый взгляд, всего лишь одна из многочисленных вооруженных организаций, вовлеченных в давнюю мексиканскую войну с наркотиками. Причем “война” в данном случае – не метафора: с декабря 2006 года до начала 2012 года в ходе операций по борьбе с наркотиками погибли почти 50 тысяч человек{188}. В результате этого конфликта мексиканское правительство утратило контроль над значительной частью территорий и понесло убытки в некоторых отраслях экономики. И с этой точки зрения “Лос-Сетас” – чрезвычайно влиятельная организация. Она контролирует важнейшую территорию на северовостоке Мексики и основной поток наркотиков из Мексики в США через пограничный переход в техасском городе Ларедо. Всего в организации состоит около 4 тысяч боевиков, которые держат в страхе контролируемые территории и обладают влиянием как в Мексике, так и в США. Так что “Лос-Сетас”, пожалуй, один из самых серьезных врагов мексиканских властей в борьбе с наркотрафиком. Однако от большинства других ОПГ эта группировка отличается своим составом. “Лос-Сетас” сколотила собственную армию из дезертиров элитных частей мексиканской армии и полиции. Коррупция и дезертирство встречаются в Мексике не так уж редко, однако “Лос-Сетас” вывели их на новый уровень. Сейчас группировка претерпевает очередные изменения. Между соперничающими наркокартелями идет борьба за власть, и “Лос-Сетас”, некогда состоявшая исключительно из инфорсеров (то есть рядовых боевиков, которые приводят в исполнение приговор главаря), превратилась в независимый наркокартель, ведет войну за основные рынки и каналы сбыта и расширяет свою деятельность в Европе благодаря связям с калабрийской преступной группировкой “Ндрангета”.

Превращение участников “Лос-Сетас” из мексиканских военных в дезертиров и боевиков, а затем и в наркоторговцев демонстрирует изменчивую природу сторон современных конфликтов. Отголоски этого процесса прослеживаются и в том, что растет количество похищений людей с целью выкупа (новый бизнес иракских боевиков, которые, кстати, зачастую оказываются бывшими солдатами армии Саддама Хусейна), в связях “Талибана” с афганской наркоторговлей, в росте пиратства. Все эти примеры свидетельствуют о том, что участниками конфликта движут экономические соображения, будь то желание получить бо́льшую плату или сорвать крупный куш в результате преступной деятельности. Деньги всегда были одной из причин взяться за оружие (или сложить его), но в ситуации децентрализованного конфликта, где самые доступные средства – одновременно и самые эффективные, экономические мотивы особенно сильны, а аргументы в пользу того, чтобы подчиняться командам старших по званию, слабы. Преступный мир, отряды боевиков и частные военные компании предлагают массу возможностей как для тех, кто умеет обращаться с оружием, так и для тех, кто занимается снабжением и организацией, для чего, в свою очередь, все чаще и чаще применяются традиционные “гражданские” технологии.

Иными словами, приказы имеют куда меньший вес в сегодняшних конфликтах, нежели материальные стимулы. В традиционной армии жалованье на втором месте, основные мотивы – преданность родине, гражданский долг, понимание цели (рост числа вступивших в ряды армии США после теракта 11 сентября это наглядно доказывает). Некоторые повстанческие движения (и, разумеется, преступные организации) также исходят из соображений долга и вербуют сторонников, призывая защитить родную землю от оккупантов или веру от неверных. Однако поскольку традиционные роли участников вооруженных конфликтов оказываются размытыми, а число способов принять участие в конфликте и не брать при этом в руки оружие растет, элементы рыночной конъюнктуры (ценообразование, оплата, финансовая оценка альтернативных вариантов) существенно влияют на модели боевых и насильственных действий.

Упадок военной мощи касается всех

Центробежная сила, которая привела к рассредоточению конфликтов, раскрыла и распространила возможности армии на гибридную военно-гражданскую сферу деятельности. Причем этот процесс затронул не только большие государственные армии. Даже новые участники конфликтов рискуют стать жертвой того же процесса распыления, благодаря которому они, собственно, и появились.

Взять хотя бы джихад. Теракт 11 сентября и последующие теракты в Лондоне и Мадриде готовили несколько месяцев, если не лет, силами целой террористической сети, во главе которой стояли такие лидеры, как Усама бен Ладен и Айман аз-Завахири. Недавние теракты, следы которых ведут к “Аль-Каиде”, были куда локальнее и, пожалуй, комичнее (разумеется, об этом мы можем говорить сейчас, когда их удалось предотвратить), учитывая личности потенциальных “обувных террористов” и “террористов с бомбой в трусах”. Но почему? Отчасти, вероятно, потому, что вырос профессионализм организаций по борьбе с терроризмом, так что теперь удается сорвать планы террористов до того, как те приведут их в исполнение. Отчасти же причина в том, как упадок власти и ее возможностей повлиял на мир джихада в целом и на “Аль-Каиду” в частности. Анализируя “трещины в джихаде”, исследователь Томас Рид изучил различные сферы деятельности джихадистов. Повстанцы, которые воюют за свои земли, как правило, не заинтересованы в мировом господстве. Некоторые из “воинов джихада” превратились в членов ОПГ, занялись контрабандой или торговлей людьми, так что теперь ими, почти как участниками “Лос-Сетас”, скорее движет стремление заработать, а не чувство долга. Еще какая-то часть джихадистов происходит из сформированной посредством интернета диаспоры в Европе и Северной Америке и других странах. Некоторые из них принимали участие в полномасштабных военных операциях – как, например, уроженец Алабамы Омар Шафик Хаммами, который из американского старшеклассника превратился в одного из главных лидеров партизан в Сомали{189}.